Michael Scherb

 

Михаэль Шерб

Родился в 1972 году в Одессе (Украина). С 1994 года живёт в Дортмунде (Германия). Публиковался в журналах «Арион», «Дружба народов», «Интерпоэзия», Homo legens, «Крещатик», «ШО», «Эмигрантская лира» и других. Вошёл в состав нескольких интернет-сборников. Победитель поэтического всемирного фестиваля «Эмигрантская лира»-2013 и чемпионата Балтии-2014. В качестве Приза лауреату Международного литературного конкурса «6-й Открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2017» (портал stihi.lv) в номинации «Литературная премия имени Владимира Таблера» выпущен авторский сборник стихов Михаэля Шерба в PDF-формате "Стеклодув". Поэт, физик-теоретик, информатик, программист, позитивный муж и отец сына.

Достиг полуфинала в "Турнире поэтов 2021" (портал stihi.ru), и остаётся только подивиться как читатели и специалисты не рассмотрели в поэте неоклассическую просодию. Впрочем, он и сам знает, что любовь к его поэтической вселенной появляется чаще со второго взгляда, так как уникальные образность, чутьё и игру слов понимают лишь глубоко погружённые личности. Амплитуда его плотных стихов играючи возносит к метафизике и низводит к землистому брению, и при этом ассоциации наполнены природой, кислородом, запахом влажного леса, будоражащими воспоминаниями, теплом человеческого быта. У Поэта-Стеклодува есть принцип: не навязывать читателю свои мысли и мировосприятие, чтоб не лишить того «выдувания» своих. Познакомившись с ним, проверьте себя.

Сайт: https://mscherb.wixsite.com/poesie
Мета: https://www.facebook.com/scherb.michael
Портал: https://stihi.ru/avtor/scherb (Михаэль Шерб)
    https://stihi.ru/avtor/mlog (Михаил Замятин)
Сборник: http://formasloff.ru/wp-content/uploads/2020/06/Mihael-SHerb-Stekloduv.pdf
Фото: https://formasloff.ru/2021/06/01/mihajel-sherb-verba-i-vorobej/ 

самоидентификация

Еврей ли я? Я скрип дверей,
Талит, наброшенный на тело,
Свет местечковых фонарей,
Камней коснувшийся несмело.

Я украинец? Счастлив я
В краю, где степь впадает в море,
Но если выстрелить в меня
Из раны брызнет кровь, не мова.

Я русский? Выживший мертвец,
Как Пётр, среди голландских мельниц
Несу Империи венец.
Иль немец я? Пожалуй, немец.

Я чёрный пиксель на бумаге,
Неистребимый, как ковид.
Один мой дед дошёл до Праги,
Другой под Севою убит.

Я дом и странник у порога,
Песок и космос, сок и жмых.
Я, как и ты, творенье Бога,
Того, который Бог живых.


стеклодув

Тропическими яркими цветами
Расцвёл в огне расплавленный песок.

Я выдувал цветные пузыри.
Я силой лёгких осязал овал,
Поддерживал дыханьем полость сферы.

Тускнела плёнка и, оцепенев,
Вдруг застывала –
В хрупкую, но – вечность.

За завтраком: в руках – фарфор прозрачный.
Он кажется застывшим кипятком.

Взгляд огибает гавань горизонтом.
Околицей проходит жизнь моя.

Здесь каждый куст, здесь каждое растенье
Не в вазе – в камне. Словно бы цветок.
Вдоль улиц море – словно бы река.

Я: стеклодув, стекло, огонь, песок…
Во сне и наяву моё дыханье
Тягучее преображает хрупким.


монолог внука
*из цикла «стихи после Холокоста»

В 12 лет вместе со школой
Я был на экскурсии в Дахау, во время которой
В одном из залов
увидел свою фамилию, но отец сказал мне,
Что это ошибка, часто встречающаяся в иностранной прессе.
Коменданта Освенцима звали не Хёссе, а Хессе,
Вот дерьмо, ругался отец, там всё ещё написано «Хёссе»!
Я им дважды писал, они обещали разобраться в этом вопросе!
Впрочем, путаница с «е» и «ё» происходит нередко.
Не волнуйся, сын, у нас не было такого предка.

Может, ему от деда отказываться было и больно,
Но он работал в дирекции завода «Вольво».

И бабка говорила, что она ничего не знала.
На ней нет никакой вины.
Дед был честный солдат, директор тюрьмы.
Только как-то нечаянно
Она проговорилась, что теплицы находились совсем рядом с печами.
И, представьте, даже
приходилось отмывать овощи и фрукты от сажи.

Ничего не знала, ни о чём не догадывалась…
 
Но однажды, возвращаясь из пекарни,
Она увидела на новоприбывшем парне
Куртку, и курточка эта так ей понравилась,
Что она не справилась с искушением
И подала в комендатуру прошение…

Знаете, что для меня в этом самое страшное?
Эту курточку я в 70-х донашивал.


жить

Потёками по стенам – чьи-то сны,
Пока живём, и странно нам, что живы.
Никто не хочет ядерной войны,
Но любопытно поглазеть на взрывы.

А дрожи нет, у тьмы – огромный стаж,
Любой порез подчеркнут старым шрамом.
Уныние, мой подконвойный страж,
Из глаз бежит безумным мандельштамом.

Что пыли пласт и паутины вязь?
Что ненависти наши и приязни?
В такие дни благословенна грязь:
Используй шанс - в густой земле увязни.


вечная мерзлота

    Осипу Мандельштаму

Кочевник степей арахисовых,
Свирельщик и камнелов,
Дома от тебя шарахались,
Дрожали поджилки рвов,

Когда пролетал ты литерным
В морозном густом пюре
По лезвийным рельсам Питера,
По шпалам его тире.

Пархатый учитель пения,
Зачем ты призвал свой стих
Акропольскими ступенями
Голгофу себе мостить?

Пугливый любитель пыжиться,
Какой из тебя герой?
Личинкой, жучком - но выжил бы
В провинции, под корой.

Увидел бы сам сквозь занавес
Пятнадцати лет ли, ста, -
Такая же точно мерзость здесь,
Такая же мерзлота.



молитва

Мы все — поселенцы колоний,
прибрежных песков детвора.
Здесь строится дом на ладони,
там речка течёт со двора.
Огнём пожирается небыль
(обуглены в книге края),
И там начинается небо,
где кончилась шея моя.

Пусть будет шиповник пурпурным,
усатым и добрым — пастух,
Пусть музыка будет бравурной
под яблочный стук-перестук.
Пускай расстилается местность,
где воля Твоя на Земле,
Где взгляд наведётся на резкость —
там имя святится Твое.

Под дождь, по дорогам идущий,
прохлады и отдыха тень
Нам даждь, словно хлеб наш насущный,
на этот и каждый наш день.
Ушедшим — да светит свеча им,
простится и плоть им, и кровь,
Как мы, сокрушившись, прощаем
несчастных своих должников.

Стирает бельё Навсикая,
от пены разбухла струя,
А я для неё натаскаю
сто строчек из небытия.
Чтоб не было смыслам предела,
и звук — словно свет на лугах.
Чтоб каждая строчка хрустела,
как хворост в огне, на губах.


париж

    Веронике Долиной

В Париже, одинок и на мели,
Я не искал улыбок Амели, —
Шатаясь, я по улицам шагал,
Разут и гол, как молодой Шагал.

В Париже zazовом, в Париже азнавурном,
Во чреве, взрезанном по-сутински, пурпурном,
С ухмылкой вспоминал иные дни:
При дефиците на Жоржетт и Жаннок,
Грузинки нам играли парижанок —
Как были убедительны они!

В Париже засранном, арабском и так далее,
Где я порвал последние сандалии,
Меж серыми камнями Пер Лашез,
Под взглядом сторожа, что с детства не был трезв,
Жуа де вивр, — там я пускался в пляс
По кладбищу, как будто это пляж —
Триумфом углеводов и белков
Я трясся над костями мёртвых львов.

В Париже жирном..., нет, в Париже рыжем,
Швырнуться на Бранли прозрачным шпицем,
И умереть от передоза тайны
В крови парижской — платяной, платанной.


жемчужина

Распылю по комнате духи,
Чтобы о тебе напоминали,
Сочиню настенные стихи,
Каждый час чтоб время отбивали.

Не стучали ритм минутам вслед,
А умели строчкой сутки мерить,
Вместо звона издавая свет,
Тот, который написал Вермеер.

Нет ни букв, ни цифр в моих часах,
Как в морзянке – лишь тире и точки.
Тихий свет колеблется в зрачках,
Как жемчужный маятник на мочке.


солнце

В бутон сжимался звёздный георгин,
На листья сыпал сумерек корицу,
Ерошил жаром крохкую землицу,
Затачивал подножье тени в клин.

Пронзал звенящий стрекозиный зной,
В сверканьи перламутрового спектра
Дрожащие от счастья гроздья ветра
Снимал с лозы непыльной, неземной.

На ягодах остался внятный след
Чередованья светлого и пятен.
Невзрачная туманность виноградин
Была сродни туманности планет.

Прервав пунктиром горизонта грань,
Сомкнулась сосен хрупкая надстройка.
Нагретый воздух – крепкая настойка –
Горчил и обволакивал гортань.

Стоспицее златое колесо
Остановившись, разом потускнело.
Подвижный глянец тополя задело
Дождя посеребрённое крыло.

Кипела крупной пыли киноварь,
Преображалась сгустками коралла.
Лиловые побеги краснотала
Скрывали разгоревшийся фонарь.

Затихла ветвь, склонившись на ограду,
Безропотно уснула до утра.
И я уснул, и снилась мне жара,
Сумбурная, подобно листопаду.


варенье

    "Садок вишневий коло хати,
    Хрущі над вишнями гудуть,
    Плугатарі з плугами йдуть,
    Співають ідучи дівчата,
    А матері вечерять ждуть."
            Т.Г.Шевченко "В казематі"

На рассвете кусты выбегает полить Фома,
По бурьяну струя хлещет прямой наводкой.
Там, где влага упала, расцветает цветок-чума:
В колокольчатой чашечке плещется царская водка.
 
Сгнили звезды, как вишни, когда горизонт померк.
Скошен стебель под горло, все травы пошли на силос.
Лишь цветок-чума вызревает в ягоду-смерть.
Как же много её теперь для нас уродилось!
 
Собирать урожай выйдут бабы на край села,
«Вiтре буйний», - споют, да прошепчут: «Кохаю, любий!»,
Похоронят надежду, - скорее б она взошла,
И наварят варенья, чтоб мертвым помазать губы.


глинтвейн

Бесснежным вечером деревня
Скулит в предчувствии зимы.
Чем обнажённее деревья,
Тем тщательней укрыты мы.

Горит медовое монисто -
Кирпичики окон в домах,
И удивляешься: как быстро
Становится ослепшей тьма!

Включу луны электроплитку,
Священный вскипячу Грааль.
Глинтвейн сползает, как улитка,
По горлу, унося спираль

Тоски под сень притихших кладбищ,
В подвалы, где скопилась медь,
Чтоб не коснуться высших клавиш,
И низких тоже не задеть.


вольная

Ещё чуть-чуть — и кончатся лишенья,
Коты проснутся и взойдут на крыши,
Едва услышав ноту пробужденья, —
Весенний воздух вольную подпишет.

В прожилках жизни жирная земля
Начнёт к подошвам липнуть благодарно.
Как в радости талантливы поля!
Как в горести — бесплодны и бездарны!

И будет водосток пять дней в неделю
Захлёбываться гребнями гипербол,
И встретятся, готовые немедля
Расстаться снова, воробей и верба.

Всё — музыка, а ты опять молчишь.
Твой инструмент, — ни мундштука, ни клавиш, —
Смолчит в ответ. А что тут возразишь
На шорох гравия, что противопоставишь?


благодарственное

Благодарю тебя, Боже, за этот дом.
Разве я смог бы жить в каком-то другом?!
Там тараканы б ползли изо всех щелей,
Сыростью пахло, струился сквозняк из дверей.

Благодарю и за то, что женат на своей жене,
А не на этой, которую давеча видел во сне.
Я у нее голодным вставал бы из-за стола.
Да что там голодным, просто б со свету сжила!

Слава Тебе, что у нас родился именно этот сын!
Разве любой другой был бы мной так любим?!
Он ведь один такой из миллиардов детей.

Как же мне, Господи, жалко других людей!


* * *
Я с теми, кто дышит, я с теми,
Кто слышит всю ночь напролёт.
К нам нежность выходит из тени,
И пальцы на пальцы кладёт.

Покуда шуршат под стопами
Слепая солома и прах,
Позволь золотыми снопами
Её пронести на руках.